Как причудливо иногда работает наша ассоциативная память! После первых мыслей о «Чайке» и «Дуэли» мне вдруг вспомнился Плёс и металлическая композиция «Дачница»…

И только теперь, при переводе своей рукописи в электронный формат, в порядке рефлексии подумалось: а ведь мало того, что сюжетную основу названных произведений А.П. Чехова составляют внебрачные взаимоотношения (они же — любовные связи), так ещё и действие происходит, что называется, на воде или у воды: озеро, море, река.

Курортный роман? Отнюдь нет. История затянувшейся связи с трагической развязкой? «Мадам Бовари» по-русски? Попробую ответить на свои вопросы.

Если всё же дать рациональное объяснение моему выбору, то рассказ «Попрыгунья» кажется мне весьма показательным в плане сравнения его сюжета и, конечно же, главной героини — с настоящей историей, послужившей его первоосновой, и личностью реального прототипа вышеупомянутой «Дачницы».

Как писатель — автор коротких рассказов — ищет и находит своих героев? Как из отдельных событий, фактов, поступков, психологических очертаний конкретных людей — получаются литературные герои? Насколько сам автор осознаёт свою цель при создании того или иного рассказа? Именно в поиске ответов на эти вопросы я и сочиняю своё эссе…

Несколько лет назад, будучи в командировке в Иваново, я, конечно, не могла не поехать в Плёс. Отчасти этим меня и заманили местные коллеги, хотя конференция оказалась не менее увлекательным мероприятием, чем поездка в это, как теперь говорят, знаковое место.

В середине октября неожиданно выпал снег, и мы словно попали в чудесную сказку. Пасмурное утро с мокрым и обильным снегом, с туманными берегами тёмно-свинцовой Волги сменилось солнечным днём с ослепительным снежным ковром, с огромными берёзами, растущими по краю обрыва, и невероятно живописным видом, открывающимся с правого берега. «Левитан был прав», — подумала я.

Спустившись по скользкому земляному склону, мы прошли по самой низкой кромке у воды к музею пейзажа. По пути у одного из причалов экскурсовод обратила наше внимание на декоративную скамейку со статуей девушки (молодой женщины), смотрящей на Волгу как бы через мольберт, а точнее — металлическую рамку. Рядом на большом деревянном пне лежала металлическая палитра. «Эта композиция — наша новая достопримечательность, установлена здесь к 150-летию И.И. Левитана», — пояснила экскурсовод.

Сначала статуя показалась мне слишком незамысловатой: самое обыкновенное личико, шляпка с небольшими полями, платьице с рукавами «фонариком», сложенные руки — левая ладонь поверх правой, стройные ножки, как бы просвечивающие сквозь тонкую ткань платья. «Сразу видно, что скульптор — мужчина», — подумала я. «Сексистка, — ответил мой самый внутренний голос. — А как же Чехов?»

Но очень точно выбранное место — площадка с оградой у самой воды и главное — пустая подставка для картины поодаль — создавали такую нетривиальную композицию, что действительно захотелось присесть на скамейку рядом с «Дачницей» и посмотреть на Волгу — в её великолепном верхнем течении с огромными берегами, такую непривычную для меня по сравнению с той, что знакома с детства в родном южном городе.

Оказалось, что прообразом этой дачницы считают Софью Петровну Кувшинникову, дружившую с И.И. Левитаном и считавшей себя его ученицей. История их отношений частично использована А.П. Чеховым в рассказе «Попрыгунья».

Забавно, что летом того же года, перечитывая многое из Чехова, именно этот рассказ я как-то пропустила. Слишком хорошо помнился сюжет — такая почти хрестоматийная история, известная ещё со школьных времён. Да и фильм с очаровательной Людмилой Целиковской в главной роли…

Картины Левитана также помнятся с детства… Именно знакомство с картинами его последователей и стало для меня, в конечном счёте, главным событием той поездки — и в Плёс, и в Иваново. … Когда мы поднялись из залов первого этажа (с картинами мастеров 19-го века — особенно запомнился Н.Н. Дубовской, крымские картины) на второй, где представлены картины советских и современных художников (среди них, кстати, есть и зарубежные), — как по волшебству, выглянуло солнце, и картины «засветились», стали ещё «левитанистее». Помните «Берёзовую рощу»?

А я до сих пор помню, как не хотелось уезжать из этого чудесного места, и только перспектива опоздания на вечерний поезд заставила нас это сделать.

Погода опять изменилась. Солнце спряталось, подул ледяной ветер, и все мы — в осенней одежде — дружно побежали в кафе. Успели купить кто что: знаменитые местные печеньки, копчёного леща, ювелирные изделия одного из старейших заводов России и, конечно, местные сувениры — куколки-колокольчики из керамики. Стоит сейчас у меня на столе и улыбается… Зелёные глаза, щечки — как красные яблочки, тёмно-синий сарафан с незатейливой росписью и алые рукава рубашки. Опять рефлексирую: «Да, это вам не Greensleeves какой-то».

… И вот спустя пять лет я перечитываю рассказ — теперь уже с памятью о Плёсе. Из сохранившегося черновика известно, что первоначально он назывался «Великий человек». Однако через две недели после отправки рукописи в редакцию Чехов предложил назвать свой «маленький чувствительный роман для семейного чтения» — «Попрыгуньей». Интересно, что исследователи связывают это с каким-то изменением отношений между писателем и Софьей Петровной Кувшинниковой, послужившей прототипом главной героини.

Мне кажется, что в образе Ольги Ивановны Чехов изобразил, с одной стороны, тот женский характер, что и в его же «Душечке», а с другой стороны — в непреодолимой и доходящей до смешного неприличия увлечённости своим любовником героиня напоминает мадам Бовари, классическую героиню романа Гюстава Флобера. Одной маленькой деталью автор указывает на это сходство: «… Потом она начинала умолять его, чтобы он любил её, не бросал, чтобы пожалел её, бедную и несчастную. Она плакала, целовала ему руки, требовала, чтобы он клялся ей в любви, доказывала ему, что без её хорошего влияния он собьётся с пути и погибнет. И, испортив ему хорошее настроение духа и чувствуя себя униженной, она уезжала к портнихе или к знакомой актрисе похлопотать насчет билета. Если она не заставала его в мастерской, то оставляла ему письмо, в котором клялась, что если он сегодня не придёт к ней, то она непременно отравится».

Кто же она, действительно легкомысленное создание, пустое и бессмысленное, не задумывающаяся о будущем попрыгунья-стрекоза из басни Крылова — или трагически безвольная, увлекающаяся натура, несомненно, одарённая, но ценящая, прежде всего, свои удовольствия и предпочитающая заниматься лишь тем, что ей нравится и общаться лишь с теми, кто ей интересен?

Когда я перечитывала рассказ, мне показался необъяснимым один момент: уж очень юная героиня наша Ольга Ивановна, всего двадцать два года, — и такой уже сложившийся и, можно сказать, продуманный круг общения. «Ольга Ивановна и её друзья и добрые знакомые были не совсем обыкновенные люди. Каждый из них был чем нибудь замечателен и немножко известен, имел уже имя и считался знаменитостью, или же хотя и не был ещё знаменит, но зато подавал блестящие надежды. Артист из драматического театра, большой, давно признанный талант, изящный, умный и скромный человек и отличный чтец, учивший Ольгу Ивановну читать; певец из оперы, добродушный толстяк, со вздохом уверявший Ольгу Ивановну, что она губит себя: если бы она не ленилась и взяла себя в руки, то из неё вышла бы замечательная певица; затем несколько художников и во главе их жанрист, анималист и пейзажист Рябовский, очень красивый белокурый молодой человек, лет двадцати пяти, имевший успех на выставках и продавший свою последнюю картину за пятьсот рублей; он поправлял Ольге Ивановне её этюды и говорил, что из неё, быть может, выйдет толк; затем виолончелист, у которого инструмент плакал и который откровенно сознавался, что из всех знакомых ему женщин умеет аккомпанировать одна только Ольга Ивановна; затем литератор, молодой, но уже известный, писавший повести, пьесы и рассказы. Ещё кто? Ну, ещё Василий Васильич, барин, помещик, дилетант иллюстратор и виньетист, сильно чувствовавший старый русский стиль, былину и эпос; на бумаге, на фарфоре и на законченных тарелках он производил буквально чудеса».

Оказалось, что С.П. Кувшинниковой на время её романа с И.И. Левитаном было тридцать восемь лет… «Любите ли Вы Брамса?» — подумала я, вспоминая Франсуазу Саган и Жорж Санд. Получается, что Чехов рассказал совсем другую историю, намеренно уйдя от весьма эпатирующей по тем временам для русских читателей чисто французской то ли эмансипированности, то ли распущенности.

Ольга Ивановна, по словам одного из её знакомых, артиста из драматического театра, «… со своими льняными волосами и в венчальном наряде… очень похожа на стройное вишневое деревцо, когда весною оно сплошь бывает покрыто нежными белыми цветами».

Софья Петровна Кувшинникова была смуглой брюнеткой… По воспоминаниям Т.Л. Щепкиной-Куперник, отношения Кувшинниковой с Левитаном закончились из-за его нового романа с одной петербургской дамой — женой заместителя градоначальника Санкт-Петербурга И.Н. Турчанинова, приехавшей отдыхать в соседнее имение вместе с детьми — двумя очаровательными девочками.

Вот такая простая и классическая трансформация реальных личностей и истории их отношений… Однако Ольга Ивановна, как и её реальный прототип, «… пела, играла на рояле, писала красками, лепила, участвовала в любительских спектаклях, но всё это не как нибудь, а с талантом; делала ли она фонарики для иллюминации, рядилась ли, завязывала ли кому галстук — всё у неё выходило необыкновенно художественно, грациозно и мило. Но ни в чём её талантливость не сказывалась так ярко, как в её уменье быстро знакомиться и коротко сходиться с знаменитыми людьми. Стоило кому нибудь прославиться хоть немножко и заставить о себе говорить, как она уж знакомилась с ним, в тот же день дружилась и приглашала к себе. Всякое новое знакомство было для неё сущим праздником. Она боготворила знаменитых людей, гордилась ими и каждую ночь видела их во сне. Она жаждала их и никак не могла утолить своей жажды. Старые уходили и забывались, приходили на смену им новые, но и к этим она скоро привыкала или разочаровывалась в них и начинала жадно искать новых и новых великих людей, находила и опять искала. Для чего?»

На этот вопрос так и не смогла ответить самой себе наша героиня. Казалось бы, фабула проста: что имеем, не храним, потерявши — плачем. И можно было бы упрекнуть Антона Павловича в том, что он так резко противопоставил мир художественный, артистический — и серьёзных профессионалов — врачей, спасающих жизни, иногда ценой собственной смерти… Ведь врачевание души стремлением к прекрасному иногда не менее важно, чем избавление от телесных страданий.

Но мне кажется, что именно в рассказе «Попрыгунья» предельно чётко отражена художественная концепция Чехова, — и для меня это та самая фраза доктора Астрова из пьесы «Дядя Ваня», написанной пятью годами позже: «В человеке должно быть всё прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли». И в этом плане Осип Степанович Дымов — действительно великий человек, настоящий герой, рыцарь без страха и упрёка, исполнивший свой долг и не позволивший себе сказать и сделать ничего лишнего. Хотя его уход мне видится как что-то похожее на суицидальность. Не мог он не знать точного срока, когда спасти его уже не получится...

А что же «попрыгунья»? «Она хотела объяснить ему, что то была ошибка, что не все ещё потеряно, что жизнь ещё может быть прекрасной и счастливой, что он редкий, необыкновенный, великий человек и что она будет всю жизнь благоговеть перед ним, молиться и испытывать священный страх…

— Дымов! — звала она его, трепля его за плечо и не веря тому, что он уже никогда не проснётся».

В сентябре 1907 года, живя на даче в Подмосковье, Софья Петровна Кувшинникова ухаживала за тяжело больным человеком, заразилась и заболела сама. Спасти её врачи не смогли. Большая часть её картин разошлась по частным коллекциям. По разным сведениям, две-три её картины приобрёл П.М. Третьяков. Одно из самых значительных собраний её работ находится в коллекции Плёсского музея-заповедника. Именно вместе с ней И.И. Левитан открыл это место для будущих пленэров многих и многих художников.

Получается, что наша «дачница» правильно выбрала своего любимого человека…